братушки и сестрёнки, к празднику, к радениям. Насмотрелись вы на мирских жеребцов, давайте к истинному учению приобщимся. Привёз я вам из Москвы святыни, ладанки с волосами и ноготками учителя-искупителя Кондратия Ивановича, нашего великого белого голубка. Раздам после радений. Смог достать для вас у Главного Кормчего. Сегодня мы все в радельных рубахах. Проводим Ванюшку. Умер мой Ванечка, и проводить его нам, по правилам, не получиться. Не знаем где и трупик его. Полиция увезла и спрятала. Причина смерти неизвестна. Горе большое для всех нас! Но, ничего не поделаешь. Улетел он на небо к отцам, основателям. Улетел белым голубем. Начнём, братушки и сестрёнки, – заявил «Кормчий» и стал в центр круга, который организовали его последователи.

Зачитав молитвы, присутствующие приступили к хоровому пению. Запевала затянул песню про Кондратия Селиванова, во время которой все присутствующие начали прихлопывать ладошкой по правому боку. А затем, через некоторое время обеими перед собой. В руках «белые голуби» держали белые платки. Пел он медленно, тягуче и плаксиво. Каждую фразу за ним повторяли, стоящие в кругу люди.

«На восточной, на сторонушке, вырастал зелёный сад.

Среди того садику, стояло дерево кипарисное.

Выросло то древичко до седьмых небес.

Сотворило древичко множество чудес.

Расцвел в нём цвет, во весь белый свет.

Наслаждались пташечки счастливой порой.

Царём у пташечек был золотой орёл.

Воспитывал он пташечек духовной едой.

Поил он пташечек живой водой.

Сберегал он пташечек под своим крылом.

Вырастайте, пташечки, милые детушки.

Наслаждайтесь времечком, красною весной.

Неравно взойдет на вас туча грозная.

Зашумят леса на вас, леса темные.

Закричат враны на вас, птицы чёрные.

Возьмут меня, пташечку, за оба крыла.

Поведут от детушек с широкого двора.

Сошлют меня, пташечку, во сторону дальнюю.

Запрут меня, пташечку, в тесную клеточку.

Долго не услышите обо мне весточку.

Одни верные детушки станут вспоминать.

Станут они вспоминать, плакать и рыдать.

А неверны детушки станут забывать,

Станут они забывать, в землю зарывать.

Не много останется во моём саду.

Многие заблудятся во темном лесу.

Без поры без времечка, завянет мой сад.

Забыли вы, детушки, мои словеса.

Обманули, детушек, слабые телеса.

Помните, детушки, мои наставления-страды.

Вы названы, детушки, мной-живые сады.

Закончив с совместным пением, все присутствующие в один голос закричали: «Ой, ой, дух «святой» и приступили к обычным радениям-кружениям. Они начали кружить вокруг «Кормчего», то в одну сторону, то в другую. Затем круг разорвался и каждый начал кружить на правой пятке самостоятельно, стоя на одном месте. Всё кружение совершалось в правую сторону, всё с большей и большей скоростью. Вскорости, люди кружились так, что лиц не было видно. Одетые в белые и широкие развевающиеся рубашки до пят, люди вертелись с такой скоростью, что полы рубашек развивались вокруг них. Всё это представляло страшное, непонятное и загадочное зрелище. Через некоторое время «белые голуби» начали останавливаться в усталости. В центре круга кружился, как мог, толстый «Кормчий», поддерживая общие действия.

– Отдохнём, братушки, отдохнём, голубочки мои, – устало проговорил мокрый от пота «Кормчий» и присел на табурет, уважительно поднесённый ему кем-то из общины.

Участники радений разошлись по стенкам избы, прислонились к ним в изнеможении. Тяжело дыша и обливаясь потом. Некоторые сотрясались в судорогах, бормоча непонятные слова себе под нос. Отдохнув, «Кормчий» встал и обратился к присутствующим: «Братушечки и сестрёночки мои, давайте продолжим наши радения. Теперь, приступим к крёстным. Становитесь, как положено, совершим общинные работы».

Люди стали крест на крест к друг другу, четырьмя группами, с «Кормчим» в средине. Затем начали прыгать, то навстречу друг другу, к центру, то от центра. Вперёд, назад. Вперёд, назад. Вперёд, назад. Таким образом выполняли данные движения по нескольку десятков раз. Купец-вожак общины прыгал на месте, по нескольку раз, в каждую сторону из четырёх. Наконец то силы закончились. Требовался отдых.

– Всё, стой, голуби мои, отдохните и подготовьтесь к главному! У нас радость великая, новый голубок прилетел на наш корабль. Счастье великое! Радость знатная! – крикнул «Кормчий», вновь отойдя в сторону и присев на табурет.

«Корабельщики-голубки» устало остановились и вновь разошлись по стенам избы для отдыха и подготовке к дальнейшим радениям.

– Федорушка, приглашай, милый, нового корабельного. Зови Новика, – умилённо обратился «Кормчий» к одному из «корабельщиков», пряча лицемерную улыбку за гримасой доброты.

Один из участников радений, мужичок лет тридцати, полноватый, с коротенькими руками и жиденькими белёсыми волосами на голове, мокрыми от пота, выбежал из горницы.

«Да, нового члена нам надо обязательно. Ванька умер, пусть его заменит. Община не должна уменьшаться, только возрастать. Да и недорого обошёлся. Всего-то десять рублей на руку, да избу купил старенькую на окраине Тулы. Перевёз семейку со скарбом и двумя детишками. Работу нашёл, легковым кучером. Лошадёнку и коляску, пока, в аренду дал. Пусть горбатится, пока не выкупит. Всё мне доход. Такие людишки, корабельные, тоже нужны. Свой человек в городе, всё видит, всё слышит. Глядишь и семейные в общину войдут, потихоньку понемногу. Через день первую печать наложим, примет огненное крещение», – думал «Кормчий» в ожидании нового члена.

Отсутствовал Фёдор недолго. Через одну минуту вошёл в избу с мужиком, высокого роста, с длинными непропорциональными руками и спутанными волосами по плечи. Был он одет в обычную рубашку и отличался от радеющих, одетых в белые рубашки до пят. Войдя он скромно и испуганно остановился посредине избы. Один из «корабельных», Фёдор, подтолкнул его легонько в направлении «кормчего», сидящего на табурете. Мужичонок сделал несколько шагов и остановился.

– Макарушка, не бойся, милый. Наши голубочки с радостью тебя примут на кораблик. Приступим, милые, к приёму новообращённого, – с этими словами «Кормчий» встал с табурета.

Услужливый Фёдор подал ему пучок свечей. «Кормчий» взял их в правую руку. Всё тот же Фёдор, подойдя к нему зажёг все свечи одновременно, после этого «Кормчий» начал раздавать их всем участникам радений, кроме нового мужичка.

– Желаешь ли ты, Макар, вступить на корабль чистоты и правильной веры? – торжественно и громко вопросил «Кормчий».

– Желаю, батюшка. Желаю, – мертвым голосом сказал мужик.

– Помнишь ли ты заповеди наши, правила, установленные учителем-искупителем Кондратием Ивановичем? Если помнишь, то повтори! – опять торжественно и громко вопросил «Кормчий».

– С чужими, жеребцами и кобылицами, надо таясь себя вести, в свои дома, да в душу не пускать. Обманут и с истинного пути собьют. Меж собой ссоры не допускать, жить в любви к братикам корабельным и сестрёнкам. Слушать надо Кормчего и никого другого, иначе власти с пути чистоты собьют, обманут. Молитв ни чьих не читать. А когда в церквях быть придётся, молитв не слушать, а повторять песни корабельные. Помнить, что корабль – это дом. Это верная и добрая семья. Это всякое спасение. Это и есть истинная лепота, – ответил мужичок.

– Молодец, Макарушка, молодец. Что, братья и сёстры, примем Макарушку на корабль? Возьмём ли Макарушку из тяжёлого моря мирской грязи и разврата? Возьмём ли милого к берегам истины и чистоты, куда все мы стремимся и куда приплывём? – воскликнул «Кормчий».

– Возьмем, батюшка, возьмём миленький. Пусть плывёт с нами на кораблике, к чистой небесной земельке, – ответили хором пятнадцать человек, мужчин и женщин, присутствующих в избе.

– Братья и сёстры берут тебя, Макарушка. Повезло тебе, спасёшься от грязи земной. Но смотри, наши дела никому не сказывай. Повторяй за мной клятву корабельную, – сказал «Кормчий» и громко начал говорить слова клятвы.

– Я, Макар Мишкин, сын Иванов, пришёл на истинный путь спасения от грязи мирской не по неволе. Я пришёл по собственной воле и мыслям. Клянусь про дела любезные и правильные, про радения и общения никому не сказывать. Ни царю, ни князю, ни отцу, ни матери, ни родству, ни приятелю. Готов принять мучения, гонения, уничтожения, болезни, лишения, огонь, плаху, топор и верёвку. Обещаю всему кораблю и учителям искупителям Кондратию и Александру про это. Дела корабельные никогда врагам не сказывать. Под смертной казнью молчать обещаю. Выше матери, отца и семьи буду чтить братушек и сестрёнок. Клянусь на этом! Больше не нужно мне общество людское,